Встреча проходила в мае 1989 года в Библиотеке иностранной литературы.

Вся сознательная жизнь Анатолия Эммануиловича прошла в Питере. Очень положительно отзывался он о священномученике Вениамине: «Это был исключительно добродушный, сердечный человек». Знал по именам всех священников Петербурга. Очень часто служил, вел простой образ жизни. Один ходил по улицам. На Петербургскую кафедру был выбран абсолютным большинством голосов. Этот выбор он смиренно принял. Его службы собирали огромное количество верующих. Ввел в богослужебное употребление чин пассии и чин погребения Божией Матери. Когда в начале 20-х годов в Поволжье и в некоторых других регионах начался страшный голод (на людей расставляли силки; матери ели умерших грудных детей), владыка горячо откликнулся. Он говорил: «На нужды голодающих я сам сниму ризу с иконы Богородицы». Однако Ленин был заинтересован в резком обострении отношений с Церковью. В письме членам Политбюро он писал, что нужно воспользоваться этим голодом, изъять церковные ценности, и в случае сопротивления так ударить по Церкви, чтобы отшибить у неё волю к сопротивлению на десятки лет. Митрополит Вениамин, как и Патриарх Тихон, отдал на нужды голодающих драгоценные предметы, не имеющие сакрального значения (чаши, дискосы и пр.). Комиссии от властей начали конфисковывать церковную утварь, используемую для совершения служб. Часто это делалось вызывающе, людьми неправославными, которые брали священные предметы своими руками. Верующие протестовали. По стране пронеслась волна возмущения. Прошло огромное количество инцидентов (от полутора до трех тысяч). Группа модернистки настроенного духовенства, ссылаясь на пример святителя Амвросия Медиоланского, выступила с требованиями отдать все. При этом они демагогически заявляли: «Грешно держаться за чаши, когда люди умирают». Во главе этой группы стоял епископ Антоний (Грановский). Краснов-Левитин так его характеризовал: «Один из самых талантливых, умных и образованных архиереев (знал 8 восточных языков)». Он начал служить литургии по древним чинам. Все молитвы читались вслух. Был грубоватым человеком. Когда однажды Тучков, курировавший Церковь, обратился к нему на «ты», тот так отреагировал: «Ты мне не тычь, я не Иван Кузьмич». Умер он 14 января 1927 года от воспаления мочевого пузыря. Могила его исчезла. Можно только приблизительно определить, где она находилась. Великолепную характеристику дал Анатолий Эммануилович священнику Боярскому: «честный человек» и т.п. В начале 1922 года по обвинению в активном сопротивлении советской власти был арестован ряд священнослужителей. В Петербурге суд над ними проходил в пасхальные дни. Прокурором на суде был печально известный Крыленко - «человек в крови с ног до головы». Он требовал смертной казни для всех одиннадцати обвиняемых священнослужителей. Митрополит отвечал «прямо, вдумчиво, логично и спокойно». Он не отрицал, что было воззвание с призывом не допускать надругательство над Церковью. В итоге по приговору суда четверо священнослужителей, в том числе и митрополит Вениамин, были расстреляны. В тот же день против Патриарха Тихона за подстрекательство было открыто уголовное дело, и он был посажен под домашний арест. К Патриарху явилась депутация священников и мирян во главе с о. Александром Введенским. Он произнес истерическую речь с призывом к Святейшему Тихону «защитить Церковь и назначить себе преемника». Патриарх по причине своего стесненного положения, ссылаясь на то, что текущие дела остаются без движения, вплоть до своего освобождения благословил церковное управление ярославскому митрополиту Агафангелу. Явившимся священникам было поручено вести канцелярские дела (как известно, владыка Агафангел в Москву властям допущен не был, а Введенский и компания трактовали патриаршее благословение вести канцелярские дела как передачу им всей полноты церковной власти, что является полнейшим абсурдом).

Огромный объем власти оказался в руках священника Владимира Красницкого. Анатолий Эммануилович вспоминал: «Я у него прислуживал в алтаре. Он был ко мне исключительно ласков. Когда он начинал говорить возникало неприятное чувство. Красницкий залил кровью Русскую Церковь, указывая властям на врагов по всей России». Епископ Антонин не причащал Красницкого («нет причастия Иуде»). Потом он и вовсе его отлучил. Антонин был вообще против собора, который затеяли живоцерковники. Он говорил: «Попы лезут в архиереи, чтобы пьянствовать и развратничать; архиерей должен быть монахом».

Краснов-Левитин: «Сначала я был ярым сторонником Патриарха Тихона. После же прочтения книг Владимира Соловьева я пришёл к заключению, что обновление для Церкви необходимо. С обновленческим митрополитом Николаем Платовым у меня состоялась проникновенная беседа. Когда через полгода я был арестован, выяснилось, что все детали нашей беседы стали известны ГПУ...»

Об Александре Введенском: «Это был один из самых великих ораторов. Он во много раз превосходил Луначарского, Троцкого и др. Проводил знаменитые диспуты (они были описаны В. Шаламовым). Во время совершения литургии впадал в экстаз, начинал громко каяться. Это был типичный интеллигент. Находясь в эвакуации в Ульяновске, он ежедневно по четыре часа сидел за роялем. Когда объявляли военную тревогу мы смеялись, видя как он впав в панику был готов забиться под землю. Как-то Патриарх Тихон, проезжая мимо храма Христа Спасителя, заметил: «Здесь служит паршивый Введенский».

Краснов-Левитин вспоминал, что в это время, в 20-е годы по всей России проходил бурный рост сектантства. Главной причиной этого было глубокое разочарование в Русской Церкви, раздираемой расколами. Активно действовали евангельские христиане во главе с Прохановым - выдающимся проповедником, речи которого которого Краснов помнил наизусть. Положительно отзывался выступавший об о. Глебе Якунине (тогда ещё не лишенном сана), митрополите Владимире (Сабодане) (его он считал наиболее достойным кандидатом на Патриарший престол), митрополите Филарете (Вахромееве) («глубоко религиозный, из хорошей интеллигентной семьи»).

О митрополите Никодиме (Ротове): «Против него я очень резко выступал в Самиздате. Это был самый талантливый из всех архиереев последнего времени. Мысль ловил на лету. Он был проповедником брежневской внешней политики. Замазывал настоящее положение Русской Церкви. Для Ватикана он был своим человеком - это страшно пугало советское правительство. Последний раз я его встретил за три недели до смерти в Риме в соборе св. Петра».

Критично отзывался об архиепископе Киприане (Зернове), и особенно о митрополите Питириме.

О старообрядцах: «Люблю бывать у них на Рогожском - слушать их пение и присутствовать на их богослужении. Не могу согласиться с их представлением, что все что было после 1666 года плохо - это не так. Не думаю, что это Церковь будущего. Среди них много чудесных людей, например, о. Евгений Бобков, но я не являюсь их единомышленником».

Заключительный аккорд выступления А.Э.Краснова-Левитина был вполне суперэкуменическим и модернистским: «Безблагодатности в обновленческой церкви я не ощущал, их рукоположения считаю действительными. Полагаю, что безблагодатных церквей вообще нет - там где двое или трое собраны во имя Христово - там действует благодать. Я сторонник реформ, выступаю за перевод богослужебных текстов на русский язык. Литургия должна совершаться при открытых Царских вратах. Я сторонник брачного духовенства. Если допустить второбрачие, то будет и третий брак и т.д. Ничего хорошего, как показал опыт обновленчества, не произошло и от женатого епископата».

Живя в Швейцарии, Анатолий Эммануилович посещал приходы Русской Зарубежной Церкви в Цюрихе и других городах. Этим завершаются мои записи той встречи.

Приведу еще выписки из книги Краснова-Левитина «В поисках Нового Града. Воспоминания» (ч.3) о митрополите Никодиме: «Это был практический человек, реальный политик до мозга костей. Человек мужицкой, крестьянской хватки. Человек с живым умом, необыкновенно сообразительный, - обычно он отвечал, когда еще собеседник не успевал закончить фразу. Он был человек с хитрецой, и большой хитрецой, осторожным и гибким. Но это была хитрость умного человека, а не бездарного чиновника, который лжет тогда, когда это совершенно бессмысленно и боится сказать лишнее слово».

«Это был человек быстрых решений: на месте министра иностранных дел он был бы незаменим. Во всяком случае в тысячу раз более на месте, чем все на свете Молотовы, Шепиловы, Громыки - пресные люди, без выдумки и фантазии».

«Огромное обаяние, которым он обладал от природы, делало его незаменимым дипломатом. В этом отношении он во много раз превосходил своего предшественника митрополита Николая».

«Он умел маневрировать, отступать, перестраиваться на ходу. Он не был теоретиком, его проповеди никогда не выходили за рамки самой заурядной посредственности. Его ни интересовали ни философия, ни социология в ее глубоких аспектах, но зато он бесконечно интересовался историей. Между прочим историей Церкви. Жаль, что постоянная занятость практическими делами помешала ему написать объемистую работу по истории Церкви. Он был необыкновенным эрудитом в этой области. Мог сходу дать подробнейшую справку о любом русском архиерее, жившим за последние 300 лет».

«Его личная жизнь, вероятно, далеко не безупречна, но он умел «рассудку страсти подчинять». Во всем он имел строгие границы».

«Основанный им Отдел действительно являлся своеобразным соединением советского учреждения с консисторией. Советское учреждение. Мания к засекречиванию. На этой почве родился анекдот: « Один работник Отдела спрашивает у другого: Сколько сейчас времени? Ответ Тсс... (шепотом) сейчас три часа, только никому не говори, что это я тебе сказал».

В заключение слова о владыке Никодиме протоиерея Михаила Турчина, услышанные мною во время обучения в Московской Духовной семинарии (начало 80-х годов): «При слабом здоровье у него была огромная сила воли. Очень любил торжественность богослужения. Служили 6 протодиаконов со всех соборов. Много было иподиаконов и протоиереев. Владыка имел неспокойную натуру. Хотел реформ. В частности, был против ектеньи об оглашенных, за что его критиковали традиционалисты. Богослужения были долгими, два раза пели «Херувимскую». Во время богослужения он отдыхал и никаких дел в то время не решал. Работал до 3-4 часов ночи - пока не заканчивал дело, а затем спал до 11-12 часов. Сейчас такого нет. Он намного превосходил покойного митрополита Николая (Ярушевича). Владыка был несравнимо, на голову выше его».