Игумен Кирилл (Сахаров). Размышления в связи с 45-летием окончания пед. института

В первый раз я приехал в Москву после окончания 9-го класса средней школы в 1973 году. Помню, как со старшим братом гуляли по парку «Кусково». Большое впечатление произвели царственное служение владыки Питирима в Елоховском соборе, посещение Центров старообрядцев на Рогожском и Преображенском кладбищах. Всё было необычно – метро, музеи, памятники архитектуры, огромные магазины. Через год на нашей ж/д станции «Кипучая», отправляясь в Москву, прощаясь с отцом, я сильно волновался – подал ему совершенно ватную руку. Отец потом долго вспоминал этот момент.

Усиленная подготовка к поступлению в институт – детальная проработка учебников истории. В институт, конечно, на исторический факультет. Сдача экзаменов за среднюю школу. Были провальные моменты с физикой, которую я плохо понимал, особенно решение задач. Физику на тройку сдал. В итоге, средний бал у меня был все-таки довольно высокий, хотя и три тройки были: алгебра, геометрия, физика.

В Москве жил троюродный брат, намного старше меня. Жил на ул. Старый Гай, на Ждановской. Он помогал поступить в институт. Брат был преподавателем истории в каком-то ВУЗе, коммунист. Первые месяцы после поступления в институт я жил у него. Он был довольно авторитарный человек, проверял все. Если что-то спрашивал, а я не знал, то начинал раздражаться. Потом он меня устроил в общежитие. Однажды приезжает, а мы спим, это было примерно около 9.00. Я с нательным крестом. Он ко мне, раз-раз и снял крест. В первые месяцы после поступления в институт я садился в троллейбус и ехал по Москве, высматривал храмы. Посещал, в основном, Елоховский собор, особенно в праздники. В общежитии на ул. Космонавтов на ВДНХ, в первой комнате, куда меня поселили, жили кубинцы, темпераментные. Я там был ни к селу, ни к городу… Один из старших студентов сжалился, взял меня в свою комнату… Молился, где придется, даже в туалете. Вечерние и утренние молитвы приноровился вычитывать наизусть по дороге… Потом я переехал на квартиру к бабушке Александре Никифоровне на Таганку, на Малую Коммунистическую. Где-то в храме я ее нашел. Четвертый этаж красного кирпичного дома. Мы с ней жили в одной комнате, без занавески. Правда, еще соседка была, и к ней какой-то пьяный мужик наезжал. Бабушка за жилье брала небольшие суммы, мы часто вместе с ней молились. Вспоминаю ее с теплом. Рядом гудел завод, а я шума не любил.

Здание института – это бывшие Бестужевские женские курсы. Две большие аудитории для лекций плюс 50-я аудитория для расширенных семинаров на втором этаже, большая площадка с бюстом Ленина. Можно было наблюдать комсомольскую элиту, члены которой потом стали крупными бизнесменами.

На лекциях в институте не хватало живой истории, слишком много говорилось об аграрных отношениях, социальном расслоении, классовой борьбе и т.п. От такого подхода становилось невыразимо скучно. Для подготовки к семинарским занятиям нужно было ехать в «Историчку» (Историческую библиотеку), выстаивать здесь большие очереди, готовить материал по аграрным отношениям в Древнем Египте или анализировать какой-нибудь законодательный акт Средневековья. Не хотелось – легче было списать у тех немногих, кто это делал, в частности, у Ильиной Людмилы (после окончания института она работала в музее Ленина. Однажды здесь она провела для меня экскурсию). В «Историчке» я прочитал некоторое количество книг, в частности «Историю Петра Великого» Устрялова. Лекции студенты посещали нерегулярно, контроль за этим был слабым. Пару раз во время лекций делали перекличку, но это мало что дало. Фото опаздывающих на лекции вывешивали в вестибюле (однажды там оказалось и моё фото). На старших курсах я стал ходить только на некоторые, особо интересные для меня лекции.

В институте, как и в школе, между преподавателями и студентами не было близкого контакта. Ректора института Пашутина я видел вообще только один раз – на одной лекции в его кабинете. С деканом факультета вообще ни разу не общался. В преподавании был перебор с темами социально-экономического плана в ущерб живой истории – чувствовалось загнивание позднего социализма - поздний брежневизм. Студенты ходили в джинсах, любили выпить. Свобода нравов, отсутствие идеалов. Хотя и были прокоммунистические настроения, но разложение было очень заметным. В институте был крупный инцидент с одним студентом, который высказывал диссидентские мысли. Закончилось тем, что его отчислили. Помню бурное собрание в связи с этим.

Марксистско-ленинская идеология не могла наполнить духовным содержанием, душа томилась, жаждала большего. Официальная идеология ветшала, вырождалась, она была в не в состоянии охватить всё многообразие проблем, стоящих перед личностью. Не отвечала на вопросы о цели и смысле жизни, не давала утешения в скорбях, поддержки в испытаниях. Она рассматривала личность как винтик госмашины, духовно обедняла человека. Несмотря на политику разрядки, существовал железный занавес.  Огромная очередь на американскую выставку в Сокольниках говорила сама за себя – коммунистический режим не мог конкурировать с Западом в плане качества и многообразия «товаров народного потребления» - как тогда говорили.

Занятия по физкультуре проходили на территории спорткомплекса на Воробьёвых (тогда Ленинских) горах. Часто они сводились к игре в футбол в тёплое время и в хоккей зимой.  Кафедра военной подготовки. Убогие лекции по политпросвещению полковника – начальника кафедры. Педантизм майора-татарина. Заучивание параметров отечественной и зарубежной техники – по сути справочного материала. Вряд ли уровень подготовки соответствовал тем задачам, которые стояли перед будущими офицерами. После 4-го курса был на двухмесячных военных сборах под Ковровом во Владимирской области. В первый же день - марш-бросок с преодолением водной преграды. Ноги - в кровь. Еще запечатлелась бешеная езда на БТР по кочкам, метание боевых гранат. Картина перед глазами: на тебя движется танк, а ты окапываешься. После того, как танк через тебя проедет, надо бросить в него гранату. Не обошлось без ЧП: один азербайджанец украл автомат и закопал его в лесу. Мы цепью прочесывали лес, и сам вор якобы нашел. Его быстро вычислили. Запомнилось, как на защиту виновного встало все узбекское отделение. Я тогда впервые почувствовал яростное дыхание Азии.

Из преподавателей запомнились: Кобрин - по истории Древней Руси, Утченко - по истории Древней Греции, Попова - по новейшей истории. Эта дама перестроечного типа носила брюки. Свои лекции она оживляла разными интересными, иногда забавными случаями. Запомнился, например, такой. Приехал Рузвельт в резиденцию Черчилля, а тот моется в ванной. Дежурный извиняется. Голос Черчилля из ванной: «Проходите сюда господин президент, у Англии от Америки нет никаких секретов». Также запомнились преподаватель философии Киреев, специалист по декабристам - Эвенчик, специалист по Петру I - Павленко.

Большим упущением в институтские годы было то, что не было равномерного и систематического чтения учебников. Когда наступала сессия, начинался аврал. За несколько дней было невозможно проработать огромный материал.

Параллельно лекциям много читал, чтобы добиться большей эффективности. Перечитывал классику – «Войну и мир», например. Выбор духовных книг был небольшой... Посещал Дом научного атеизма на Таганке. Здесь читал Библию, прочитал дневник о. Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе» и другие духовные книги. На старших курсах вышел на духовного писателя Пестова, дедушку Соколовых, брал книжки у него, в частности, книги Исаака Сирина. Помню, как я неудачно пытался добиться в «Историчке» выдачи журналов «Америка» и книг наших религиозных философов. Для поднятия культурного уровня посещал театры и кинотеатры.

На старших курсах хотел писать работу по истории – о роли Церкви в годы войны. Сказал об этом преподавателю Тюкавкину. «Нам по шапке дадут за эту тему» - ответил он. Так я и не написал эту работу…

Тяготила разобщённость, неспособность к самоорганизации, должной взаимопомощи у славянского большинства. Немало было тех, кто выпивал, в общежитии при совместном проживании обоих полов были случаи разврата. Из общежития добираться до института нужно было более часа. Напротив нашего МГПИ находился мединститут. На подходе к своему институту в окнах мединститута можно было видеть трупы, которые изучали будущие медики. Студенты курили прямо в здании института – без этого общение не клеилось. После окончания института общение некоторое время сохранялось с землячкой, уроженкой Донбасса Валентиной Хопричковой, и москвичом Владимиром Лавровым (ныне он доктор исторических наук), с ним мы иногда пересекаемся на разных общественно-патриотических мероприятиях.

Особых друзей не было. Был некто Межуев, с которым мы вместе страдали на английском. Однажды он сказал: «Когда о Церкви заходит речь, у Сашки загораются глазки!» Еще до института было намерение идти по духовной линии, институт рассматривал как переходную ступень. Перелом был после 2-го курса к резкой аскезе с постом, к еще большей уединенности. Одному студенту-соседу показал однажды церковный календарь, так он после этого несколько недель был внутренне раздражен.

После 2-го курса обозначился курс на монашество. Повлияла, в частности, поездка в Почаев. Архимандрит Виктор (Мамонтов) (+ 2016 г.)  из Рижской епархии, стал близок к кочетковцам, тогда был преподавателем литературы у нас в институте. С ним было знакомство, беседы. Он рекомендовал посетить Почаев. Учась в институте, был там два раза. Однажды даже госэкзамен по научному коммунизму на тройку завалил, из-за спешки - хотел скорее поехать.

Основным утешением была возможность беспрепятственного посещения храмов – небольшие инциденты при этом «не делали погоды». Стал очень интенсивно ходить в храмы на вечерние службы, на акафисты: в понедельник – прп. Серафиму Саровскому у Ильи Обыденного, во вторник - «Споручнице грешных» - у Николы в Хамовниках, рядом с Парком Культуры, в среду – мч. Трифону на Рижской, в четверг – «Утоли моя печали» у Николы в Кузнецах, в пятницу – «Нечаянная радость» – опять у Ильи Обыденного. Наблюдалось некоторое разнообразие служб, и акафист был моментом, вносящим его. Я посетил (и не по одному разу) все тогдашние 46 московских храмов, был любителем престольных праздников и архиерейских служб.

Старался регулярно читать «Журнал Московской Патриархии», брал у о. Александра Торопова из храма Петра и Павла за Яузой, с 75 года, со 2-го курса. Был там пономарем, там же и исповедовался – у о. Александра (сейчас он в храме Пимена Великого). Кое-что из самиздата перепадало: д-р Моуди «Жизнь после смерти», «Отец Арсений» и др.

О. Александр в какой-то степени мой первый духовный отец. И о. Алексий Шишков (впоследствии схиигумен Рафаил, +2018 г.) - он в том же храме служил. В Петропавловском храме началось значительное углубление моей духовной жизни – Литургия, причастие. Апостол читал, шестопсалмие, каноны, часы, пономарил, со свечой выходил – все там, в этом храме…

Общался с иеромонахом Павлом (Лысаком), известным духовником, которого из Лавры убрали. Он жил на квартире, масса людей к нему приходила. В основном он молился в Кузнецах. О. Всеволод Шпиллер его прикрывал. С о. Павлом я сблизился, стал к нему наезжать домой на исповедь. Было такое духовное общение. Сам он с Винницкой области. В конце концов, его взяли в доме, на один год посадили. «Кто хочет найти, найдет» - так он отвечал тем, кто спрашивал, как его найти.

На выбор моего монашеского пути особенно повлиял о. Амвросий (Юрасов), когда я приезжал в Почаев. Запомнился такой истаивающий облик его. Жил о. Амвросий в угловой комнате, где всегда был полумрак, а он виделся мне таким светоносным, с проницательным взглядом. И я тут, студентик в галстуке откуда-то приехал… Помню его знаменитые экскурсии миссионерского плана. На меня обратили внимание: «А этот мальчик, что здесь делает?» – «А я хочу быть монахом!» О. Амвросий это иногда вспоминает: «О. Кирилл бывал у нас в Почаеве еще студентом. Однажды на экскурсии, которую я вел, он сказал, что будет монахом» … За час до вечерней службы о. Амвросий проводил общие исповеди. Все те примеры, которые потом вошли в его книгу «Яко с нами Бог», я уже знал наизусть благодаря посещению общих исповедей.

Помню, как послал родителям рубль со стипендии – «первый трудовой рубль» — это очень умилило их. После окончания института у меня осталась одна папка с лекциями, несколько блокнотов с тезисами, которые я фиксировал при подготовке к экзаменам, а также реферат по политэкономии на тему: "Критика буржуазных концепций развития мировой системы социализма" (для сравнения: после окончания Духовных школ у меня сохранилось несколько десятков папок с 250 тетрадями).

Студенческие годы явились для меня хорошим трамплином для всесторонней интеграции в жизнь столицы. Для всестороннего развития в Москве были все условия. Главным в студенческие годы было углубление приобщения к церковной и интеллектуальной жизни.