Игумен Кирилл (Сахаров). Беседа с прихожанами по истории Русской Церкви по книге протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия», часть 2

Мы подошли к петровским преобразованиям. Сейчас о них поговорим. Я приобрел книгу в молитвенном доме протестантов (он почему-то называется «Евразийская семинария христиан веры евангельской»). В принципе, так пятидесятники себя именуют – христиане веры евангельской, а адвентистам они предоставляют одно из помещений. Книга называется «Империя протестантов». Первые страницы посвящены Петру I. По сути, это панегирик Петру, его реформам. Всем, всем, всем мы ему обязаны – армия, флот, различные реформы, вплоть до каких-то деталей, гербовой бумаги и прочее.

Мы знаем, что он отошел от традиций Московской Руси. Дал свободу для католиков, протестантов, они стали строить у нас свои молитвенные здания, что ранее не позволялось. Да, еще там в коридорном помещении была «галерея реформаторов». Там можно было увидеть портреты Дюрера, Яна Каменского, Шопена и Баха и даже почему-то Даля. Даль был шведом по национальности (или датчанином, точнее), а именовал себя «казак луганский», родился в Лугане, нынешнем Луганске, на моей малой родине. Он всегда симпатизировал Православию, но крестился в конце жизни. А почему протестанты его присовокупили к реформаторам? Потому что у него есть книга «Бытописание», где содержится пересказ Пятикнижия для крестьян и описание крестьянского быта. Как бы привлекает в свете Писания. А еще я получил сборник стихотворений одного старообрядца, известного патриота, который перешел к старообрядцам, Рюрикова. Вообще-то он Юриков, но подписывается как Рюриков. И там он Петра не жалует. Говорит о подмене, что уехал 1 м 75 см человек, а приехал обратно 2 м 4 см. Подмена произошла, поэтому он так все западное насаждал. Более подробно о Петре у Флоровского. Как известно, при Петре было упразднено патриаршество, хотя, по каноническим правилам, в каждом народе должен быть первый епископ, без которого ничего не решается в церковных делах, равно как и он ничего не решает без согласия других епископов. Это произошло в 1721 году. Петр умер в 1725. После смерти Андриана патриарха у нас не было, был местоблюститель патриаршего престола митрополит Стефан Яворский. Также у нас был местоблюститель после смерти Патриарха Тихона в 1925 году аж до 1943 года, когда произошел Собор из восьми архиереев, которые избрали Патриархом митрополита Сергия (Страгородского), бывшего до того местоблюстителем. Флоровский пишет, что церковная реформа была не случайна в системе петровских преобразований, то есть она была одной из самых важных. Патриаршество было упразднено на основании документа под названием «Регламент». Составитель – архиепископ Феофан (Прокопович) – выходец из Малороссии. Большинство архиереев в петровское время и при последующих правителях также были выходцами оттуда. В этом «Регламенте» нет ни одной ссылки ни на одно каноническое правило, ни на одно святоотеческое высказывание, а все под углом зрения государственной пользы. Такой прагматичный подход, что может быть опасность двоевластия, что это как бы ущемление прав императора и так далее. Флоровский пишет, что эта реформа в системе реформ была едва ли не самой последовательной и принципиальной. Он говорит, что это было во многом заимствование с Запада. Возникли консистории – учреждения при епископах по образцу консисторий протестантов. Он пишет, что это был резкий и властный поворот, скажем так, разрыв с тем, что было до того. Вместо патриаршего правления был учрежден Синод. «Духовная коллегия» вначале, потом все-таки предложили назвать «Синод», более по-церковному. Обер-прокурором велено поставить «доброго офицера», который будет следить за ходом церковных дел. Если раньше великий князь и митрополит были в тесном единении, впоследствии царь и патриарх, была симфония между ними, то теперь появляется бюрократическая препона, когда напрямую уже не могли архиереи, первый из них, Петербургский, обращаться к императору. Если коротко сказать, произошло обмирщение, как писали критики – отход от устремленности к вечным истинам, от приоритета духовного начала – к плотскому, приземленности. Эти ассамблеи, на которых нужно было, чтобы и женщины были участниками, это спиртное, которое с тех времен мучает наш народ. У Петра была психология революционера. Он хотел, чтобы все обновилось и переменилось до неузнаваемости. Именно с Петра начинается Великий и подлинный Русский Раскол. Как писали славянофилы, Раскол не только между правительством, высшим слоем и народом, и появление искусственного слоя интеллигенции, то есть нарушение цельности единения русского народа, но и Раскол между властью и Церковью. Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздваивается и как бы растягивается между двумя полюсами, церковным и мирским. Интеллигенция, представители высшего слоя, по-русски уже не говорили, им это все было чуждо, они воспитывались на западноевропейских ценностях, западной философии. Вот почему преподобный Серафим говорил, что хотя бы пусть «Отче наш» трижды читают, утром и вечером, трижды «Богородице Дево» и один раз «Верую».

Не только от Церкви требуется повиновение и подчинение, по сути, превращение ее в один из департаментов – выхолощенное понимание Церкви, ее надмирного характера. Она теперь в ряду других учреждений – Ведомство православного исповедания. А духовенство, включая архиереев, превратилось в своеобразных чиновников этого Ведомства. Конечно, это не прибавило авторитета Церкви. Петровская реформа означала сдвиг и даже надрыв в душевных глубинах. Государственная власть приобретает самодовлеющее значение. Если она раньше была для мирских дел, для управления ими, а теперь она уже как бы самодостаточна, она уже не требует какой-то санкции со стороны Церкви, а только повиновения и подчинения. Более того, она стремится как бы вобрать, включить Церковь внутрь себя. Государство отрицает независимость церковных прав и полномочий. Даже мысль о независимости, о свободной Церкви оно обозначается как «папизм». Петр не склонен был к католицизму, больше к протестантизму. Государство утверждает самоё себя как единственный, безусловный и всеобъемлющий источник всех полномочий, всякого законодательства, всего и вся, все должно быть только государственным. У Николая I просматривается стремление все регламентировать, заключить в параграфы и пункты всевозможных инструкций. У нас на приходе были случаи, когда некоторые отходили, увидев толстую папку инструкций. У Николая I все было расписано: форма мундиров, пуговиц, погонов и все, что не в строю, не по линейке – под подозрением. Вот и представьте себе старообрядцев с их традициями, общинной жизнью, выборностью духовенства. Конечно, они не вписывались в эту модель, и поэтому при Николае I был всплеск гонений на них. Даже просто по факту того, что они не находятся в официальной Церкви. Все идут, дыша друг другу в затылок, а тут какой-то иноходец. Это, конечно, было нетерпимо.

У Церкви не остается никакого независимого круга дел, все дела государство считает своими, оно себя чувствует и считает абсолютом. Вот что понимается под полицейским государством. Конечно, порядок должен быть, но как я понял, на этом не нужно слишком акцентировать, не нужно слишком подчеркивать, чтобы это не вызывало обратную реакцию, критику внешних. Конечно, трудно представить себе русского человека, нашу широкую душу, зашоренную в такие правила. Конечно, неизбежно при таком подходе мог возникнуть конфликт между Церковью и государством. Например, мы это видим при Екатерине, когда произошла секуляризация, то есть отъем монастырских и церковных земель в государственную казну. 2/3 монастырей было упразднено, превращены в обычные приходы. Тогда выступил с критикой этого один из архиереев – Арсений Мациевич, который был лишен сана и даже монашества, посажен в каземат с вывеской при входе «Андрей – враль». Андрей, это было его гражданское имя, мирское. Да, еще один важный момент: на духовенство возлагается государственное тягло, множество поручений и обязательств – регистрации и прочее. Конечно, это все отвлекало от главного служения духовенства, как, впрочем, и монашествующих. Профессор Осипов особенно по этому поводу выражается критически. Духовенство обращается в своеобразный служилый класс, от него и требуют так, и только так о себе думать. Никакой творческой инициативы для Церкви не предполагается. Да, мы знаем, что в древности императоры созывали Соборы, и у нас только с соизволения Его императорского величества, допустим, нового архиерея могли поставить. В начале XX века стали будировать вопрос о созыве Собора, но тогда была неподходящая для этого обстановка – первая русская революция. И поэтому император с подачи Победоносцева наложил резолюцию, в которой говорилось, что он считает, что по праву византийских императоров, что нужно отложить в это неблагоприятное время созыв Собора, а только начать подготовку. В принципе, разумно, но характерно, что такая была реакция. Еще что касается Регламента. По словам Флоровского, это, по сути, программа русской реформации. Собственно Реформация, как таковая, прошла на Западе 500 лет назад. В 1517 году католический монах Мартин Лютер написал 95 тезисов, в основном, против индульгенций. По одной версии, послал по почте епископу, и т.к. никакой реакции не было, тогда он опубликовал ее широко. По другой версии – прибил к дверям храма в Виттенберге.

По словам Флоровского, Регламент, упразднявший патриаршество, был общим делом упомянутого Феофана Прокоповича и самого Петра. В лице Феофана Петр нашел понятливого исполнителя и истолкователя свих пожеланий и мыслей. Не только услужливого, но и угодливого. Феофан умел схватывать, угадывать и договаривать не до конца додуманное Петром. Конечно, это был талант. Петр впервые увидел его в Киеве после Полтавской виктории, он тогда произнес приветственную речь ему, и тем самым обратил на себя внимание. Петр пригласил его в Москву. По сути и по форме это даже не Регламент, а некое рассуждение. Как пишет Флоровский, это более объяснительная записка к закону, нежели сам закон, что вообще было характерно для петровского времени, когда законы подавались как некие идеологические манифесты, идеологические программы. Даже больше напоминает политический памфлет, в нем больше обличений и критики, чем прямых и положительных постановлений. То есть это даже больше, чем закон, это некий Манифест, некая Декларация новой жизни: «А теперь будем жить по-другому. Что, всенощная шесть часов? Нет, давайте на ассамблею с песнями и плясками, где вино рекой, а это все мракобесие». Даже сатира в Регламенте проскальзывает. Стали требовать от епископов подписаться под этим Регламентом, чтобы выявлялась политическая благонадежность, покорность. То есть новую программу жизни было предложено подписать.  Тем самым признать новый порядок жизни, новый порядок вещей, новое мировоззрение. Естественно, что было давление, были репрессии. Не случайно Пушкин писал, что некоторые петровские указы были писаны кнутом.  В Регламенте много желчи, это книга злобная, в ней слишком много брезгливости и презрения, отвращения. По своим взглядам Феофан был протестантствующим епископом. Он не отличался высокой нравственностью. Я уже рассказывал, как однажды Петр нагрянул к нему домой, а у него попойка шла. Феофан не растерялся и вышел с бокалом вина навстречу вошедшему Петру со словами: «Се жених грядет в полунощи». Феофан учился на Западе. Даже у митрополита Димитрия Ростовского, я уже приводил мнение Флоровского о том, что ему, как человеку западного образования, были не очень понятны реалии церковной жизни в Московском государстве в связи с расколом. Раскол был для него проявлением невежества, безграмотности, не более того. Был тогда настойчивый порыв, болезненная страсть – порвать с прошлым. Не только отвалить от старого берега, но и сломать берег за собой, чтобы никто не вздумал вернуться. Это напоминает заградительные отряды, когда пошел в атаку, отступил назад и попал под дружественный огонь. Так и здесь – болезненная страсть порвать с прошлым, все сделать по протестантскому образцу. И Петр был человек этого реформированного мира, хотя некоторые обычаи он сохранял, привычки московской старины. Впечатление Флоровского – это было нескромное и нечистое прикосновение к святыне. Флоровский пишет: «Есть что-то демоническое во всей обстановке петровской эпохи». На что ссылается Феофан? Синедрион, ареопаг, другие коллегии, то бишь как бы министерства, которые были учреждены Петром. То есть все было под углом зрения государственной пользы. Любимая тема Феофана – возвеличение царской власти и доказательство ее безпредельности, особенно это видно в его книге «Правда воли монаршей». Мы знаем, что прп. Иосиф Волоцкий писал в «Просветителе», что могут быть самодержцы и не благочестивые, которым не подобает повиновение. И такое может быть. Эта реформация была внешним насилием. Она заставила церковное тело сжаться, но не нашло симпатического отзвука в глубинах церковного сознания, хотя Синод был признан братом во Христе другими восточными патриархами. Русская Церковь была как бы глубоко встревожена, потрясена этой реформацией. Попечение на словах о Церкви оборачивалось откровенным и мучительным гонением под предлогом государственной безопасности и борьбы с суевериями. И никогда эта реформа не была церковным сознанием, церковной волей принята, она была внешне навязана. Конечно, были протесты. Можно представить себе, как было протестовать в то время. Не так давно нескольким нашим священнослужителям болгарские власти без всяких объяснений в 24 часа приказали уехать, иначе на три месяца посадят. То есть было внешнее давление. Были протесты, что требовало большого мужества и смелости, тем более, если эти протесты были в письменном виде. Устно можно что-то сказать, но письменно написать, это уж извините, тем более подпись поставить. У нас в крови боязнь этого. Конечно, была ревность о вере, когда протестовали не просто из-за пристрастия к старине. Многие принимали политическую реформу Петра, его реформы, но в этом плане они были по-другому настроены. Например, даже Стефан Яворский, первый среди архиереев, он тоже воспевал подвиги, победы Петра, в то же время обличал несправедливые вторжения мирских властей в церковные дела и нарушение Петром церковного Устава. Еще в большей степени мы видим это у святителя Митрофана Воронежского. Когда однажды Петр пригласил его в новый дворец, он отказался, потому что там были статуи языческих богов. Репрессий от Петра не было. Когда Святитель умер, то Петр участвовал в несении его гроба и говорил: «Больше не будет у меня такого святого старца», который его активно поддерживал в его действиях, реформах, в частности, в строительстве флота. Стефан считал, что по должности обязан печаловаться и обличать, а не только быть служилым человеком. Конечно, ему была чужда московская старина, особенно, для Малороссии, Украины чуждо это явление – древлее благочестие. Шевченко, будучи в солдатах в Семипалатинске столкнувшись с тамошними старообрядцами, очень негативно о них отзывался. Шевченко в Питере ходил по кабакам и по притонам, писал богохульные стихи. Естественно, как он будет относиться к старообрядцам, что от него можно ожидать. Стефан противился, спорил и с Петром, и с Феофаном. Да, он был за реформу, не за старину, тем не менее, он был за Церковь, против реформации, и он был не один. Мы знаем, что была оппозиция церковная по отношению к петровским реформам, были репрессии в отношении их. Еще больше репрессий было при Анне Иоанновне, которая правила с 1740 по 1750 год.

Каждый член Синода, вступая в должность, должен был приносить присягу, в которой он исповедовал Монарха Всероссийского и Государя Всемилостивейшего «крайним судией Духовной коллегии». Только в 1901 году это было отменено. Все в решениях Синода было по указу Его Императорского Величества. Это называется цезарепапизм, когда государство довлеет над Церковью. Повторяю – церковное сознание и совесть этого никогда искренне не признавали. Да, конечно, мистическая полнота Церкви не была повреждена, но начинается вавилонское пленение Русской Церкви. И с этого времени духовенство в России становится запуганным сословием, вплоть до порки на конюшнях. Было одно время, когда сельское духовенство подвергалось такой экзекуции. Но как обычно бывает, когда гайки закручивают? В советское время диссиденты появляются. А в данном случае – внутренняя пустыня. Внешне придавленный государством, во внутреннюю пустыню уходит человек, замыкается в себе, как у нас представители интеллигенции в 70-е, 80-е становились дворниками, только бы не быть в системе. Но и внутренняя пустыня не дозволялась, и сюда пыталось государство вклиниться и тоже подвести всех к одному знаменателю. Так и шла жизнь через административный приказ и внутренний испуг.